Андрей Леонтьев, 10 ноября 2010. Спойлер: Об авторе Руководитель канала «Авто Плюс» накрепко армировал профессию тележурналиста врождённой любовью к автомобилям ещё в 1992 году. В 41 год Андрей питает слабость к путешествиям на машинах и автоспорту. Ездит на пикапе Nissan Navara. Париж — в 200 километрах. До самолёта домой — 12 часов. У меня ещё куча времени, чтобы побродить по Сент-Женевьев-де-Буа и помолчать у могилы Бунина. Чтобы затем купить ребёнку любимые швейцарские цветные карандаши в жестянке, сдать машину в пресс-парк одного из французских брендов и выпить перед вылетом граммов сто кальвадоса. Все планы обламывает нежный звоночек бортового компьютера на выезде из Гавра: блямс! На экране дисплея высвечивается апокалиптический гвоздь, торчащий из колеса и сообщение об аварийном падении давления в задней левой шине. Есть время поставить запаску, но нет запаски. По какой-то извращённо-рациональной логике её сначала низвели до протеза-докатки, а потом и вовсе сочли рудиментом. Облом. В принципе я согласен, что дороги в Европе с каждым годом становятся всё лучше и ездить по ним всё веселее. Регулярно катаюсь тут с 1988 года и ни разу ни гвоздя не словил, ни шурупа. Но при чём тут запаска? Из самолётов также можно убрать надувные плоты и спасательные жилеты — случаев удачных приводнений ещё меньше, чем пробитых колёс. Но ведь не убирают плоты. Аварийное оборудование занимает место, чтобы его возить, двигатели жгут больше керосина и загрязняют природу, а мы за это платим. Кстати, когда запаски убрали, машины не подешевели, зато в паспортных данных резко увеличились объёмы багажников. А что можно сложить в эти круглые ниши? В моём случае подполье занято большим пенопластовым органайзером, в складках которого застряли баллончик с какой-то пенистой дрянью и компрессор-недоросль. Как в лучших традициях французской кухни, когда тебе приносят огромный поднос с якобы изысканной фигулинкой посередине весом в два грамма... При боковых порезах (а мой оказался именно таким) химия под давлением — как аспирин при гангрене. Cколько компрессор вдувает, столько и выходит из дырки белой пеной эпилептика. Нашёл телефон фирменной службы технической помощи. Многоканальный и международный. Но кому во Франции нужны мой английский, испанский в совершенстве и бурятский со словарём? Тут все говорят только по-французски. Как несовершенен мир, как жалко, что эсперанто не получил распространение! Звоню франкоговорящему другу в Москву: объясняю, где нахожусь, что стряслось, что надо. Запаску надо. Прошу его позвонить в эту службу, рассказать, что и как, и попросить связаться со мной того, кто хоть на тройку по их десятибалльной шкале английский в школе выучил. И перезванивают! Мсье Леонтьев, говорят, подождите на линии. Слушаю Брамса в роуминге сорок минут. А потом — раз — и короткие гудки. Ладно, будем действовать на местном уровне. В сервисной книжке — телефоны всех европейских дилеров. Нахожу ближайшего. Англоговорящих там нет. Снова Москва приходит на помощь. Через 15 минут мне перезванивает культурный и обходительный человек, говорящий по-английски не хуже капитана Хроменкова, преподававшего мне военный перевод. Объясняю, в чём проблема и где нахожусь. Им нужен цвет моего автомобиля... Какая разница, на какой машине колёса менять? Лучше б про размерность шины спросили. Так вот — 225/40 R18. «А таких у нас нет. Но вы всё равно машину пригоняйте, будем искать...» Как же я её пригоню, коли она на трёх колёсах! Иначе я бы уже давно в Париже был, чтобы на самолёт и вон из дыры вашей... Чуть телефон в урну не метнул. Ко мне выехал эвакуатор. Мне вдруг стало жутковато: в этой стране есть ядерная энергетика и оружие. Как люди здесь решают нештатные ситуации? И тут я вспомнил, как мы за одну ночь разбортировали о камни четыре колеса, пробираясь по метровому снегу северобайкальской тайги к БАМу, где не ездят с 1984 года. Все четыре колеса сбортировали, разводя костры и разогревая шины при минус 43. И ещё два колеса поменяли, когда вокруг не было ни души в радиусе 200 километров, и никто не верил, что мы оттуда выберемся сами. Выбрались: через пять дней, на трёх колёсах, потому что бортировать и менять уже было нечего. А потом починили четвёртое, натянув на 19-дюймовый диск 16-дюймовую камеру от Нивы, и так проехали ещё 220 километров до Северобайкальска... В другой раз мы плутанули в 500 километрах за полярным кругом по дороге на Тикси. Сбились с зимника, заехали на какую-то лесосеку, и об замороженный до состояния стали припорошенный пенёк разодрали шину. Секретку искали, пока не стемнело и не завыли волки. Потом вернулись на 100 километров назад в Батагай, где в местном шиномонтаже нам починили колесо. Оно прошло ещё 2500 км по зимникам, четыре тысячи по гравийкам и достойно скончалось уже на асфальте Красноярского края. Когда же, в своё время, под Грязовцом на трассе М8 я пропорол обе левых шины Рейндж Ровера, хватило двух звонков по номерам, написанным местными гаишниками, чтобы нашлись и эвакуатор в Вологде, и шины на 21 дюйм... А в чёртовом Гавре даже «восемнадцатых» нету! А что, если бы я был в тундре? Нашёл бы кусок резины для заплатки. Но вокруг французский лес, и в нём чисто, как в реанимации. Постойте! В машине полно резины: можно отрезать, скажем, маленький кусочек какого-нибудь уплотнителя. Счастье, что я с девушкой, а она — с маникюрными ножницами, пилкой для ногтей и клеем, при помощи которого приделываются намертво накладные ногти! При помощи этого нехитрого инструментария дырка в колесе за пять минут была буквально завулканизирована. Клей оказался термоядерным, а уплотнители на иномарке — ну из очень гуттаперчевой резины. Я его весь клеем смочил, затолкал в дырку шариковой ручкой — так он там и застыл. Качаю, плюю на дырку — еле пузырится. Минут 15 прошло — не спускает, 25 — держит! Неудобно получается: эвакуатор ко мне спешит, а тут всё в порядке. Обратно, что ли, шину расковырять? Слава богу, не успел! Подлетает техничка Land Rover. Ремонтник даже на колесо не смотрит. Выньте, говорит, вещи из багажника, пожалуйста, — я оттуда запаску достану и поставлю. Эдак я и сам бы смог, отвечаю, но нет запаски-то. Тогда, говорит, я сейчас всё поправлю герметиком и компрессором. Показываю жестами: нету герметика, вышел весь. Ну тогда в сервис! Колесо менять надо, а это в сервисе делается, у меня с собой запаски нет... Так зачем же, тудыть вашу, меня про размерность спрашивали?! Не понимает француз, улыбается только и собирается машину на эвакуатор взвалить. Не надо, говорю, так доедем. Час прождали в сервисе на приёмке, ещё полчаса с машиной «работали». Потом выходит человек и молвит по-английски (!): «Таких колёс у нас нет, а докатку я вам поставить не могу, ибо вы в Париж едете, — далеко это и опасно на докатке-то. Больше мы вам ничем помочь не можем. Есть, правда, телефон магазина, который шинами торгует, но мы, официалы, с ним не работаем. Сейчас он закрыт, но вы позвоните туда завтра — вдруг у них есть ваш размерчик». Я дар даже матерной речи потерял. У мастера за спиной стоит на подиуме машина на таких же, как у меня, колёсах... А с выставочного образца снять влом? До вылета оставалось четыре часа. Я поехал в Париж как есть: не быстрее 90 км/ч. Во-первых, страшно было за собственный шиноманикюр, во-вторых, грыжи полезли. Даже в тундре я не боялся так, как на этом национальном шоссе номер 13, что в сердце Европы. Раза три подкачивал колесо, опасаясь, что вот-вот рванёт и на самолёт я точно не успею. Но мы доехали, мы успели. Когда летели над Францией, я вспоминал всю поездку по Нормандии. Эти оккупированные фашистами города, разбомблённые в хлам союзниками в 44-м... Франция сперва сдалась немцам, а потом стала площадкой для разборок. Так бывает: одни капитулируют, другие побеждают. Случись, не дай бог, нечто подобное сегодня, Францию, наверное, постигла бы та же участь. Потому что пораженчество прорастает из беспомощности по мелочам. Зато мы выживем. Выживем по-любому.
