Мне было больно. Очень больно. Эти чертовы ученые найдут способ причинять человеку страдания. Я не давал своего согласия на участие в этой адской военной программе Империи. Если бы у меня спросили это согласие, я, не раздумывая, выбрал бы расстрел. Но его никто не спрашивал… Когда научные изыскания дарований Империи позволили создать средства связи, способные почти мгновенно передавать огромные объемы информации на большие дистанции, все ликовали. И я ликовал. Я тогда был молодым курсантом, готовился проходить службу в наземных войсках. Эта связь позволяла бы нам транслировать в штаб операции, расположенный за сотни световых лет от нас, всю картину поля боя. Это позволило бы нам моментально получать указания по дальнейшим действиям. Позволило бы сократить потери личного состава из-за неполноты сведений командования о картине боя. Позволило бы, наконец, находясь вдали от дома, общаться с нашими родными, как будто мы находились рядом с ними. Но на самом деле все было иначе. Ни одного современного прибора связи мы так и не увидели. Я не знаю, с чем это связано. Может быть, эти устройства были дорогими. Может быть, требовали много энергии для своей работы. А может быть они просто «не дошли». Например, потому, что какому-нибудь офицеру захотелось иметь такой «телефон» дома. Потом я понял, что ошибался. Что прибор достаточно дешев и энергоэффективен, что его можно массово ставить даже на истребители. Что офицерам не нужен дома такой «телефон» из-за узости своего применения. Что все то, что нам говорили про прибор, было ложью. Вскоре я ушел из войск. Не из-за обманутых надежд, нет. Об этом я узнал позже. Просто, я понял, что мне в войсках делать нечего. Но, перед уходом я кое-чему научился. Научился действовать на автомате. Научился поступать так, чтобы как можно быстрее разрешить опасную ситуацию. Научился убивать… И привык носить с собой оружие. В наших войсках, оружие было предметом поклонения. Мы буквально спали со своими винтовками. Выйти из казармы без хотя бы карманного лазерного пистолета, было сродни тому, чтобы выйти на главную площадь города голым. Так было, потому что большую часть времени наше отделение проводило в боевых выходах. Именно поэтому, оружие стало практически единственным средством защиты своей жизни. Стало частью этой жизни. Это произошло спустя полгода после моего прибытия в родной город. Я гулял с девушкой по ночному городу. Когда мы были недалеко от дома, нам встретились ОНИ. Их было четверо. Именно их численное превосходство и сыграло эту злую шутку. Меня ударили по лицу самодельным кастетом. Я упал. А когда поднялся, у меня в руке был пистолет. Двое были убиты, двоим удалось убежать. Тогда я не думал о законе. Не думал о том, что меня, скорее всего, расстреляют, как многих тех, кто, завязав с войсками, не смог завязать с армейскими привычками. Я вообще не думал. Я знал, что поступаю правильно. Никакого суда не было. Прибывшие представители закона констатировали факт смерти двух лиц мужского пола, факт наличия меня на месте преступления и наличия у меня в руках орудия совершения этого преступления. После чего заставили меня сдать оружие и привезли СЮДА. Когда я только-только вернулся домой, краем уха я слышал по новостным передачам о начале реализации новой военной задумки Империи. Суть ее была в том, что малые корабли получали удаленное управление. Иными словами, за штурвалом истребителей, в любом бою принимающих на себя основной удар, больше не было людей. Люди сидели на огромном расстоянии от боевых действий, и на экранах следили за тем, что происходит вокруг истребителя. Это позволяло сократить людские жертвы в крупных боях. Так я думал тогда. Реально же, за штурвалами сидели не обычные пилоты. Сидели две категории людей, наемники, готовые испытывать что угодно за адекватную плату, и те, кто должен был быть расстрелян. Но если у первых был выбор, то у нас выбора не было. И это были не штурвалы в обычном понимании. И даже не кокпиты истребителей, какие использовались для тренировки пилотов. Это были установки, больше всего похожие на гробы, в которых было место ровно на одного человека. И были провода. Они подключались напрямую к мозгу человека, заменяя нервы. Человек становился машиной. Вернее, это был уже не человек. Это был мозг человека, его личность, но не более того. Тело предназначалось только для обеспечения функционирования мозга. Операция трансформирования была односторонней. Отключить провода и подключить нервы было невозможно. Самый ужас заключался в том, что человек прекрасно осознавал, что с ним происходит, помнил все, что с ним было. И мог думать, что с ним будет. Телом человека становился истребитель. Человек удаленно управлял им, и получал от него все необходимые сведения. Например, сведения о попадании лазерного заряда в правое крыло. И это были не сухие цифры. Это была БОЛЬ. Настоящая, ощущаемая. Человеку как будто попадали зарядом в руку. Моментальную трансляцию обеспечивали те самые устройство, узнав о которых мы радовались, думая, что это поможет нам общаться с родными. Эти устройства стали оружием. Оружием, использовавшим для своего действия людей в качестве расходного материала. Если корабль, которым управлял подопытный, сбивали, мозг не умирал, нет. Это было бы слишком гуманно и расточительно для тех, кто организовал всю эту вакханалию. Перехват управления другого корабля, которым до этого времени управлял компьютер, происходил моментально. Мозг не чувствовал боли от предыдущей машины. Он был открыт для новых «ощущений». Вчера был крупный бой. Я принимал в нем участие, не как безмолвный зритель, а как пилот легкого истребителя. Мне повезло. Первый истребитель оказался уничтоженным мгновенно. Я даже не успел испытать боль. Следующая машина к концу боя была не повреждена. Хотя бы один день мне удалось отдохнуть. Сегодня все было не так. В меня попали. Мне удалось посадить почти развалившуюся пополам машину на свой авианосец. Никто из живущих не может представить себе, что чувствовал бы истребитель, будь он живым существом. Я могу. Но, клянусь, лучше бы я не знал этого… Конец
